Бред советского шизофреника

Имя николаевского пенсионера Анатолия Ильченко известно далеко за пределами Николаева – и не только в Украине, но и в Европе – например, в Германии, где он сейчас находится. Ильченко известен всем своей абсолютной непримиримостью к любой несправедливости, особенно, если она исходит от сильных мира сего – прежде всего от органов власти. Его пикеты у Николаевской областной администрации, николаевской мэрии, местных правоохранительных органов, Генеральной прокуратуры Украины, Министерства внутренних дел и т.п. часто становились значительным информационным поводом для СМИ – не только для украинских. Находясь в настоящее время в Германии, Анатолий Ильченко остается верен себе – он и там борется с любыми проявлениями несправедливости: пикетирует органы местной власти, украинское консульство и т.д.

На днях Анатолий Ильченко направил в адрес нашей редакции свои воспоминания о том, как он столкнулся с «карательной психиатрией» во времена СССР. Редакция считала, что этот материал, безусловно, будет интересен нашим читателям .

Часть 1. В армии

В СССР служба в армии была почетной обязанностью. В СМИ армию показывали такой, что мне очень хотелось там быть. Тогда я был правильно воспитанным, то есть полностью соответствовал кодексу строителя коммунизма.

В конце апреля 1972 года я направился в военкомат за повесткой. Меня планировали призвать в армию осенью но я требовал выдать повестку уже на 3 мая, на день моего совершеннолетия. Выдали мне повестку на 4 мая.

Сначала попал в учебную часть, в Николаеве, на  улице Комсомольской, где готовили сержантов-связистов. Оказалось, что слух у меня был недостаточно хорош для радиста. Перевели в другую учебную часть, тоже в Николаеве, где готовили сержантов-артиллеристов.

Помню первый мой ужин у артиллеристов. Дали хлеба, вареной крупы с кусочком рыбы и чаем. Мы начали есть. Подошел сержант и положил на стол тарелку с кусочками масла в форме цилиндров. Все молниеносно бросились за маслом. Было такое впечатление, что кусочков масла меньше, чем нас за столом и кому-то его не достанется. Когда все забрали свое масло, я увидел на тарелке только четвертинку порции. Мной никогда не управлял желудок, поэтому я и не взял это масло. Сержант спросил: «Чье масло?». Кто-то указал на меня. Сержант приказал мне взять это масло, на что я равнодушно ответил: «Не хочу». Это возмутило сержанта и он снова приказал мне взять это масло. Я не взял и не страдал без него.

Вечером нас муштровали на плацу. Сержанту казалось, что я недостаточно высоко поднимаю ноги. Он приказал мне сидеть на лавочке и сказал, что позже будет муштровать одного меня. Я сидел. Когда стемнело сержант повел всех в казарму, а меня не позвал, видимо просто  забыл обо мне. Наверное, и в казарме сержант не заметил недостатка одного пленника. Я выполнял его приказ и сидел. Мимо меня шел дежурный по части и спросил, что я здесь  делаю? Я ответил, что выполняю приказ сержанта – сижу. Это почему-то возмутило дежурного и он сказал, что нужно быть "разгильдяем", чтобы так выполнять приказ. На следующий день сержант позвал меня. Я подошел к нему, как нас учили подходить, но ему что-то не понравилось. Он повел меня в туалет дал старую зубную щетку и приказал чистить ею унитазы. Я отказался это делать. Так что эта военная часть решила меня избавиться.

Через несколько дней меня перевезли в городок Рени в Одесской области, в воинскую часть понтонеров на берегу Дуная. Был курс молодого бойца. Я охотно служил. Еды мне хватало. К работе был привычным, поэтому честно выполнял свой "почетный долг". Однажды нас повезли на полигон и устроили зачет по стрельбе. Я отстрелялся на оценку "хорошо". А были и получившие неудовлетворительно. И неудивительно, мы ведь стреляли впервые, никаких тренировок не было и никаких навыков мы не имели. Привезли обед. Насыпали нам в тарелки блюдо, но не всем, а только получившим оценку "удовлетворительно" и выше. А получивших неудовлетворительно выстроили и приказали бежать далеко на гору, а потом обратно с горы. И только после этого им дали обед. После этого блеск советской армии немного помутнел в моих глазах.

После присяги нас распределили в роты. Вот тут я впервые столкнулся с армейскими кастами, которые формировались в зависимости от продолжительности срока службы. Начинающие Были "салагами", а те, кто дослуживал последние шесть месяцев, назывались «дедами». Замполит роты разместил нас по нарам. Мне выделил нижнее место. Вечером деды перераспределили места. У меня было верхнее место, но мне было все равно где спать, поэтому я и не возмущался. Подо мной спал «дед» Фарманян. Утром, после подъема, он показал пальцем на свою кровать и сказал: «Слышишь салага, заправь постель». Я ответил: "Сам заправляй". Все салаги заправляли постели «дедов» и свои. А я заправил только свою. Фарманян сказал сержанту: «Володя, ты слышал?». Сержант приказал мне подойти к нему. Я подошел правильно, но получил два наряда за неверный подход.

Вечером я отказался перешивать этому «деду» воротничок и не почистил его сапоги. За это до двух ночи не спал, делал уборку в подвале - отрабатывал наряд.

На следующее утро получил еще 2 наряда, снова за неправильный подход, хотя подходил правильно. В дальнейшем все повторялось. Я не прислуживал «дедам». Количество нарядов увеличивалось. Я спал по 4 часа в сутки, потому что отрабатывал наряды. Другие же салаги добросовестно прислуживали дедам и спали по 8 часов.

Недосыпание меня истощало, но не меняло. Однажды вечером сержант сказал, что 4 часа спать для меня многовато и что мне будут делать отбой в полшестого, а в шесть будет подъем вместе со всеми. И объяснил, что так меня сломают, и я буду таким, как все. В ту ночь мне приказали убирать в каптерке, которая была в подвале казармы. Там было две металлические двери, которые запирались на засовы. Ночью, я запер обе двери уснул на матах. Постовой обнаружил это и разбудил сержанта. Вызвали дежурного офицера. Поднялся переполох, потому что не прошло и полгода, как в этой воинской части застрелился солдат, не выдержавший дедовщины. Я не откликался на стуки в дверь, потому что спал как убитый. Дежурный вызвал командира части. Раскрутили обе двери и добрались до меня. Первое, что они сделали – это избили меня. Оскорблений и мата я тогда наслушался как никогда. После этого "самая лучшая в мире" советская армия окончательно потеряла блеск в моих глазах.

Вечером в сопровождении сержанта-медика поездом меня отправили в Одесский госпиталь, в психиатр.

Военные психиатры находились в гражданской психиатрической больнице, в Слободке. Меня принимал врач по фамилии Приймак. Я все рассказал ему. Он написал свое заключение «Здоров. Нуждается в постепенном вовлечении в службу». Вернулся я в свою часть. В тот же день мне приказали убрать двор воинской части. Я это делал усердно, также, как делал и все остальное. Получилось, что я убрал двор лучше группы солдат, которые обычно это делали. Моя работа была отмечена снятием с меня всех нарядов. Но недолго я пробыл без нарядов, потому что и дальше не прислуживал «дедам». А они пытались возвыситься над салагами. Ходили мы в столовую строем, в ногу. А «деды» между нами шли свободно и били по ногам тех, кто, как им казалось, недостаточно высоко эти ноги задирал.

Я видел, что другие не хотели служить и удерживал их в армии только страх перед наказанием за отказ выполнять почетную обязанность – тюрьма или дисбат.

В начале июля в роте началось новое действо. В казарме висел отрывной календарь. В 22.00 сержант командовал: «Салаги смирно! «Деды» свободны!». «Деды» неспешно разбредались по своим кровати. Салаги же остались стоять по стойке «смирно», выстроенные в шеренгу. Один из салаг подходил к календарю и провозглашал: «Уважаемые «деды», до дембеля осталось икс дней. Так что прошел еще один день» и отрывал листок  календаря. «Деды» дружно кричали: «И х.. с ним». Дошел черед до меня, но я отказался выполнять такое действо. Возмущению «дедов» не было предела. Они же все тоже были салагами и подвергались таким же унижениям, поэтому стремились подняться над нами. Я не признавал их превосходства.

Раздалась команда сержанта: «Салаги отбой!». Салаги быстро разделись, сложили форму на табуретки и улеглись в кровати. Раздалась команда: «Салаги подъем!». Салаги быстро вскочили, надели форму, заправили постели и выстроились. И снова команда: «Салаги отбой!». И так было до усталости салаг. Сержант сообщил, что так будет и дальше, пока Ильченко не исправится. Все легли спать, а я до двух ночи отрабатывал очередной наряд. Тогда я зарекся, что если дослужу до деда, то не буду обижать салаг, буду делать себе все сам.

Чтобы сильнее меня утомить, сержант сказал мне: «Изучи устав наизусть, от сих до сих» и показал пальцем, что выучить. Я взял устав и вышел во двор части. Шел в направлении пропускного пункта, настроение было отвратительное. Прошел мимо штаба и увидел, что от пропускного пункта к штабу идет группа офицеров. Я шел им навстречу. Когда мы поравнялись офицеры остановились. Я же не отводя глаз от устава и бормоча обогнул их и шел дальше. Среди них был и командир части. Он выкрикнул: «Молодой человек, остановитесь», я остановился и повернулся к ним и сказал: «Что такое?». Командир спросил: «Чем занимаемся?». Я ответил: «Учу устав наизусть, от сих до сих» и показал пальцем, как показывал мне сержант. Я разговаривал с ними, как с равными. Моя дерзость всех поразила. Командир разразился гневом: «А почему честь не отдал?». «Я смотрел в устав и не видел вас» – ответил я. Командир дал мне нарядов столько, сколько максимально имел право по уставу. Уж не помню сколько. Я вместо того, чтобы отрапортовать, я сказал: «Ладно. У меня нарядов так много, что я их все равно не отработаю». Тогда из-за меня перепало на орехи командиру и замполиту роты. В той группе офицеров, которым я не отдал честь, был и офицер КГБ. Воинская  часть была на берегу Дуная, а на другой стороне была Румыния.

Как-то "деды" проштрафились и им приказали выкопать яму за пределами воинской части. Чтобы «деды» не копали, сержант повел строем, нас, салаг, копать ту яму. Неподалеку находился сад. Это было начало июля и уже созревали плоды. Сержант куда-то отошел, а я побежал в сад. Вернулся у яме, а там никого нет. Сержант быстро завел всех назад, потому что была угроза, что командир узнает, что яму копают не деды. Не было времени меня ждать или искать.

Я остался за пределами части и сам не мог зайти, потому что надо бы на КПП объяснять где я был и что делал. Поскольку я без разрешения пошел в сад, то за такое меня могли бы избить. Не хотел и оказался вне части.

Я отправился в степь. Шел так, чтобы обходить сторожевые вышки пограничников и не подходить близко к Дунаю. В лесных полосах находил фрукты. Наступила ночь. Спал в лесополосе нащипав травы. На следующий день снова шел по лесополосам не зная куда. Еще одну ночь переночевал в лесополосе. Утром нашел полевой стан. Механизаторы ехали в направлении воинской части и немного подвезли меня. Дальше я шел сам, как они мне показали. Меня уже искали и не только наши солдаты, но и пограничники. Увидели меня офицеры из военного автомобиля, ехавшего под лесополосой. Так я вернулся в свою воинскую часть. Со мной говорил замполит части. Я не плакал, когда мне не давали спать, когда меня оскорбляли и избивали, но когда замполит обнял меня и спросил: «Сынок, что случилось?» я не сдержался, расплакался и все ему рассказал. Я был вне части чуть меньше трех суток. Это считалось самопроизвольным оставлением части. Командир назначил мне 5 суток гауптвахты.

Гауптвахта была одна на несколько воинских частей. Меня увезли туда на мотоцикле. А там поместили в камеру. В камере был деревянный щит, на день прикреплявшийся к стене, а ночью на нем можно было спать. Ни матраса, ни подушки не было. Днем можно было сидеть на табурете. В камере воняло, как в уборной. Настал обед. Занесли в камеру какую-то баланду, что-то пить и кусочек хлеба. Алюминиевые тарелка, ложка и кружка были деформированы и почернели. Я к этой еде и не притронулся. Надзиратель удивился и взял все обратно. Вечером принесли чай и кусочек хлеба. И тоже забрали позже, потому что я ничего не ел и не пил.

На следующий день я снова ничего не ел и не пил. Не завтракал я и на третий день. На третий день арестантов отвезли в карьер, чтобы грузить гранитные камни на автомобили. Нас выстроили возле карьера. Начальник карьера, осмотрел всех, указал на меня пальцем и спросил: "А это что такое?". Ему доложили, что я арестант привезен грузить камни. Я выглядел изнуренным и истощенным, потому что третий день ничего не ел и не пил в июльскую жару. Да и ростом я не вышел. Начальник карьера воскликнул: «Вы что хотите, чтобы он упал под камнем, а я отвечал за него? Уберите его отсюда!». Меня вернули в камеру. Я снова отказался от обеда. Это не был протест. Я не хотел ни пить, ни есть. Была слабость до головокружения, но чувств жажды или голода не было. Начальник гауптвахты усадил меня в мотоцикл, привез в мою воинскую часть и сказал: «Заберите его. Пусть он у вас сдохнет, а не у меня». Высадил меня из мотоцикла и уехал.

Меня поместили в санчасть. Там я уже поужинал, потому что сержант-медик сказал, что надо поесть перед дорогой в госпиталь.

В госпиталь меня вез замполит роты. Он советовал мне говорить врачу, что я болен. Но я на это не пошел, потому что считал себя здоровым. Принимал меня все  тот же психиатр Приймак. Я пожаловался ему на беспорядок в части и попросил помочь перейти в  «другую» воинскую часть Он ответил: «В какую другую? Ты уже в третий. Везде бардак. Мы тебя комиссируем». Так и вышло. Через месяц из психбольницы меня вернули в воинскую часть. Там оформили документы на увольнение, дали денег на дорогу и билет в Николаев. Вечером замполит отвел меня на вокзал, на ночной поезд в Одессу. Тогда в одесских столовых была жареная рыба. Очень вкусная. Теперь такой нет. Завтрак и обед у меня были королевские. Вечером я добрался до Николаева.

Мой военный билет стал "волчьим", потому что в нем стоял штамп о психической болезни. Специальности электромонтер, водитель, крановщик и многие другие были не для меня. Меня брали только на неквалифицированные тяжелые работы, а там были маленькие зарплаты. В 1978 году мне с уловками удалось снять диагноз, но без него я был не долго.