Самоубийства в украинской армии, о которых предпочитают молчать

«Понимаете, когда говорят “он сам”, меня аж передергивает… Он не дома на диване это сделал», — голос Катерины дрожит. Хрупкая женщина, похожая на птицу, до сих пор не может говорить о своем сыне без слез.

Ее сын Орест погиб в 2023 году на фронте под Часовым Яром. Он не стал жертвой снайпера, артиллерии или дрона. По версии следствия, он покончил с собой. Для украинского государства это означает одно — «небоевая потеря». Для матери — пустота, боль и бесконечные вопросы без ответов.

Проблемы самоубийств в украинской армии анализируются в статье, опубликованной в ВВС. 

«Получается, что случилось и случилось — вот закопали, и всё. Я даже не знаю, куда идти и в какие двери стучаться», — говорит Катерина

Согласно действующему законодательству Украины, самоубийство военного не считается гибелью при выполнении боевого задания. Это автоматически лишает семьи компенсаций, социальной поддержки, почестей и зачастую — права на публичную память. Пока страна чествует погибших в боях, существует другая, почти невидимая категория потерь — тех, чья смерть официально признана «неправильной».

«Нас словно поделили всех, — объясняет Катерина. — Потому что одни правильно, а другие неправильно погибли»

В других странах подход иной. В США, например, самоубийства военных рассматриваются как связанные со службой: признается, что к ним могут привести боевые травмы, хронический стресс или ПТСР. Семьи получают поддержку, погибших хоронят с воинскими почестями, их имена могут быть увековечены на мемориалах. В Украине — ничего из этого не предусмотрено.

«День, который перевернул всю жизнь»

Оресту было 25 лет. Он рос тихим, замкнутым ребенком, любил книги, мечтал об академической карьере за границей. С рождения у него было тяжелое нарушение зрения — минус семь и астигматизм. По словам матери, он состоял на учете в военкомате и ранее был признан непригодным.

В январе 2023 года по дороге домой с собеседования его остановил патруль ТЦК.

«Его просто поймали на улице. Я не ставила цель отмазать его от армии. Я говорила: человек не видит. Что еще нужно сделать?» — говорит Катерина

По ее словам, справку о непригодности в ТЦК якобы порвали, а Ореста после медкомиссии признали годным. В ТЦК это отрицают. Дальше был учебный полигон, постоянные перемещения и, в конце концов, позиции под Часовым Яром, где он служил связистом.

Катерина говорит, что сын сильно изменился: стал еще более замкнутым, писал коротко и односложно.

«Он начал впадать в депрессивное состояние. Были дни, когда я просто мучилась, потому что понимала — ему плохо», — вспоминает она

Однажды Орест рассказал, что видел, как неподготовленных людей «просто с автоматами бросили в бой». Проверить эту информацию невозможно. Но тревога матери только усиливалась.

«Не погиб, а умер»

О смерти сына Катерина узнала от представителей ТЦК.
«Звучало слово “умер”. Не погиб, а “умер”. Самоубийство. До меня не доходило», — вспоминает она.

Следствие указало причину смерти как «самоповреждение путем выстрела», однако в документах, по словам Катерины, есть противоречия: где-то говорится об одиночном выстреле, где-то — об очереди. Свидетелей не было, все пояснения похожи друг на друга.

«Я не могу сказать, что это было именно самоубийство или что это было спровоцировано», — говорит она. — «Человек был вырван из привычной жизни и поставлен в условия, по сути, нестерпимые»

Никакой помощи от государства Катерина не получила.
«Следователь мне прямо сказал: никаких выплат, никаких перспектив. Вообще ничего».

Теперь ее жизнь — это борьба за возобновление расследования и за память о сыне.

«Выходит, что у вас был ребенок, его забрали, отправили на войну, дали автомат, потом привезли тело — и всё. Государство больше ни при чем»

«Меня страна выбросила на обочину»

История Катерины — не единичная. Марьяна потеряла мужа Анатолия, добровольца, который прошел тяжелые бои под Бахмутом. Он был пулеметчиком, видел массовые потери, почти не отдыхал между выходами «на ноль».

«Он был добрым человеком. Смерть ребят он переживал очень тяжело», — говорит Марьяна

После тяжелого ранения и ампутации части руки Анатолий оказался в госпитале. Там, по словам жены, он начал путаться во времени, думал, что находится в плену. Вскоре он покончил с собой.

«Я считаю, что это война сломала его психику», — утверждает Марьяна

«Когда он воевал — он был героем. А теперь он просто самоубийца?»

Мужа отказались хоронить на военной аллее, не было церемонии памяти.

«Меня страна просто выбросила на обочину. Я отдала мужа государству, а осталась одна. Без помощи»

«Я борюсь за имя мужа»

Виктория потеряла мужа Андрея — разведчика-добровольца с врожденным пороком сердца. Он прошел Херсон, Соледар, служил полтора года. В июне 2023 года ей сообщили, что он совершил самоубийство.

«Даже если допустить, что он это сделал сам — он полтора года отдал, защищая страну», — говорит Виктория

Тело мужа привезли через десять дней, а позже адвокат обнаружил в деле противоречия. Женщина добилась возобновления расследования.

«Я не борюсь за деньги. Я борюсь за имя мужа. Моя война не завершилась»

Системная проблема

Правозащитники утверждают: точной статистики по суицидам среди военных нет. Власть говорит о единичных случаях, но семьи и активисты считают, что речь может идти о сотнях смертей.

Военный капеллан Борис Кутовой говорит, что даже один такой случай — признак кризиса:

«Если есть хотя бы одно самоубийство — значит, мы не доработали»

Омбудсмен по правам военнослужащих Ольга Решетилова признает: война идет четвертый год, люди истощены, система психологической помощи работает не в полную силу, а версия самоубийства иногда становится удобной для следствия.

«Среди таких случаев есть и те, где самоубийством прикрывается убийство», — говорит она

Общественные активисты настаивают: суицид — это следствие войны, а значит, все такие погибшие должны быть признаны и почтены, а их семьи — защищены.

Все собеседники сходятся в одном: это не частные трагедии, а системная проблема, с которой Украине еще только предстоит столкнуться в полной мере — особенно после возвращения с фронта тысяч военных.

А пока матери и жены продолжают жить с формулировкой «небоевая потеря», ежедневно доказывая, что их боль — реальна, а их близкие достойны памяти и уважения.